«Когда-нибудь я вернусь в эту страну - либо душой, либо книгами»

Иосиф Бродский

Русско-американский поэт и эссеист, драматург и переводчик, педагог, лауреат Нобелевской премии по литературе 1987 г. Иосиф Бродский (1940-1996) писал стихи, преимущественно, на русском языке, эссе - на английском.

В 1947 году Бродский пошел в первый класс средней школы, а затем несколько раз менял учебные заведения. После окончания четвертого класса его классный руководитель выдал табель с такой характеристикой: «Этот ребенок по натуре упрямый, неуступчивый и ленивый». Он либо очень плохо выполняет письменные домашние задания, либо не выполняет их вообще. Его тетрадь полна записей и рисунков, не имеющих отношения к уроку. Несмотря на это, он талантлив, может быть отличником, но не старается».

«Окончив» седьмой класс с несколькими двойками, будущий поэт переходит на вечернее обучение и посещает университетские лекции вольнослушателем. Благодаря свободному чтению, он становится человеком широкой эрудиции, за короткое время глубоко овладевает английским и польским языками, без труда читает тексты на латыни, итальянском и французском. В 15 лет он бросил школу, в 18 лет получил звание поэта-«тунеядца».

Бродский начинает писать стихи в 16 лет. В 1957 году было опубликовано одно из его знаменитых стихотворений - «Прощай, забудь, не осуждай». В этом стихотворении великая русская поэтесса Анна Ахматова предсказывает ему «почетную судьбу и трудную жизнь».

После нескольких лет напряженных поисков Бродский «находит» свое место, определяет свой уникальный ракурс, ритм и стиль видения, чувствования и восприятия мира в поэзии. С 1958 года его стихи начинают публиковаться. Однако в начале 60-х годов его творчество фактически запрещается. В 1964 году против поэта было возбуждено уголовное дело по статье «измена Родине», и он предстал перед судом. Его обвинили в тунеядстве, хотя к этому времени его стихи регулярно печатались в детских журналах, издательства заказывали ему переводы. Молодой человек с особым талантом остроумно разоблачает советскую судебную систему.

Свидетелями защиты выступили поэт Наталья Грудинина и видные ленинградские профессора-филологи и переводчики Ефим Эткинд и Владимир Адмони. Они пытались убедить суд, что литературный труд нельзя приравнять к тунеядству, а опубликованные Бродским переводы выполнены на высоком профессиональном уровне. Свидетели обвинения не были знакомы с Бродским и его творчеством: среди них оказались завхоз, военный, рабочий-трубоукладчик, пенсионер и преподавательница марксизма-ленинизма. Представитель Союза писателей также выступил на стороне обвинения. Приговор был вынесен суровый: высылка из Ленинграда на пять лет с обязательным привлечением к труду.

О подробностях процесса весь мир узнал, благодаря московской журналистке Фриде Вигдоровой, которая присутствовала в зале суда. Записи Вигдоровой были переправлены на Запад и попали в прессу:

Судья: - Чем вы занимаетесь?

Бродский: - Пишу стихи, перевожу.

Судья: - У вас есть постоянная работа?

Бродский: - Я понимаю, что это постоянная работа.

Судья: - Дайте мне точный ответ.

Бродский: - Пишу стихи и думаю, что они будут опубликованы.

Судья: - Ответьте мне, почему вы не работаете?

Бродский: - Работаю, пишу стихи.

Судья: - Нас это не интересует, в чем вообще заключается ваше творчество?

Бродский: - Поэт, поэт-переводчик.

Судья: - Кто признал вас поэтом, кто причислил вас к поэтам?

Бродский: - Никто. Тогда кто причислил меня к людям?

Судья: - Вы где-то этому научились? Стать поэтом. Вы пытались поступить в университет, который готовит к этому?

Бродский: - Я не верю, что это дает образование.

Судья: - А где оно дает?

Бродский: - Я думаю, это связано с Богом.

Суд приговорил Бродского к 5 годам лишения свободы за «тунеядство». Арест человека за его стихи и идеи шокировал тогда западные страны. Пока не пришла поддержка с Запада, все видные представители советской культуры выступили против. Молодой поэт не только разоблачил судебную систему, но и добился единства интеллигенции. В 20 лет был арестован, в 23 года попал в психиатрическую клинику и в 32 года был вынужден покинуть страну.

Бродский, сосланный в Архангельск, в заключении определил свой дальнейший жизненный путь - путь поэзии. В то время известные советские деятели культуры Ахматова, Чуковский, Маршак, Паустовский, Шостакович неоднократно обращались к советскому руководству с просьбой о его освобождении.

Вернувшись на родину после освобождения в Ленинград, Бродский стал всемирно признанной творческой фигурой. Поэта приглашали читать лекции в ряд западных университетов, его стихи публиковались в Европе. В аэропорту, покидая родину, художник с горечью произнес: «Когда-нибудь я вернусь в эту страну - либо душой, либо книгами».

Прожив некоторое время в Вене, он приезжает в Соединенные Штаты Америки. Здесь он начинает писать стихи и прозу на двух языках, читает лекции в Колумбийском, Мичиганском и Нью-Йоркском университетах. Поэт-эмигрант быстро становится центральным представителем русской культуры в Америке. В 1980 году Бродский занимает должность профессора в знаменитом «Пяти колледжах» в Массачусетсе. Одновременно его назначают профессором в Мичиганском, Колумбийском и Кембриджском университетах.

В 1978 году ему также присваивается почетная докторская степень и звание профессора литературы Йельского университета, а год спустя он становится членом Американской академии искусств и литературы. Талантливый человек, который не мог найти себя в своей стране, быстро становится иностранцем, но в словах и идеях он остается русским поэтом.

Сегодня мы хотели бы представить нашим читателям с некоторыми сокращениями выступление поэта на вручении ему Нобелевской премии по литературе с формулировкой «За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью» на юбилейном Нобелевском симпозиуме, состоявшемся 10 декабря 1987 года.

Лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, - оказаться внезапно на этой трибуне - большая неловкость и испытание. Ощущение это усугубляется не столько мыслью о тех, кто стоял здесь до меня, сколько памятью о тех, кого эта честь миновала, кто не смог обратиться, что называется, «урби эт орби» с этой трибуны и чье общее молчание как бы ищет и не находит себе в вас выхода.

Ибо у них есть больше, что сказать миру, нежели у меня.

Ничто не убеждает художника более в случайности средств, которыми он пользуется для достижения той или иной - пусть даже и постоянной - цели, нежели самый творческий процесс, процесс сочинительства.

Произведения искусства, литературы, в особенности, и стихотворение, в частности обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения.

Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактеризовал ее как обладающую “лица необщим выраженьем”. В приобретении этого необщего выражения и состоит, видимо, смысл индивидуального существования, ибо к необщности этой мы подготовлены уже как бы генетически. Независимо от того, является человек писателем или читателем, задача его состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь. Ибо она у каждого из нас только одна

До тех пор, пока государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, литература имеет право вмешиваться в дела государства. Политическая система, форма общественного устройства, как всякая система вообще, есть, по определению, форма прошедшего времени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и будущему), и человек, чья профессия язык, - последний, кто может позволить себе позабыть об этом.

Одна из заслуг литературы и состоит в том, что она помогает человеку уточнить время его существования, отличить себя в толпе как предшественников, так и себе подобных. Искусство вообще и литература в частности тем и замечательно, тем и отличается от жизни, что всегда бежит от повторения

Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно. Эстетическое чутье в человеке развивается весьма стремительно, ибо, даже не полностью отдавая себе отчет в том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, человек, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, человек является существом эстетическим прежде, чем этическим. Искусство поэтому, в частности литература, не побочный продукт видового развития, а ровно наоборот. Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель.

Я не думаю, что я знаю о жизни больше, чем любой человек моего возраста, но мне кажется, что в качестве собеседника книга более надежна, чем приятель или возлюбленная. Роман или стихотворение - не монолог, но разговор писателя с читателем - разговор, повторяю, крайне частный, исключающий всех остальных. И в момент этого разговора писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот, независимо от того, великий он писатель или нет. Равенство это - равенство сознания, и оно остается с человеком на всю жизнь в виде памяти, смутной или отчетливой, и рано или поздно, кстати или некстати, определяет поведение индивидуума. Именно это я имею в виду, говоря, что роман или стихотворение есть продукт взаимного одиночества писателя и читателя.

Книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Бегство это - бегство в сторону необщего выражения лица, в сторону числителя, в сторону личности, в сторону частности.

Положение, при котором искусство вообще и литература в частности является достоянием (прерогативой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожающим. Я не призываю к замене государства библиотекой - хотя мысль эта неоднократно меня посещала - но я не сомневаюсь, что, выбирай мы наших властителей на основании их читательского опыта, а не основании их политических программ, на земле было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального властителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о том, как он представляет себе курс иностранной политики, а о том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя бы уже по одному тому, что насущным хлебом литературы является именно человеческое разнообразие и безобразие, она, литература, оказывается надежным противоядием от каких бы то ни было - известных и будущих - попыток тотального, массового подхода к решению проблем человеческого существования.

Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она куда более эффективна, нежели та или иная система верований или философская доктрина. Потому что не может быть законов, защищающих нас от самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает наказаний за преступления против литературы. И среди преступлений этих наиболее тяжким является не цензурные ограничения и т. п., не предание книг костру. Существует преступление более тяжкое - пренебрежение книгами, их не-чтение. За преступление это человек расплачивается всей своей жизнью: если же преступление это совершает нация - она платит за это своей историей. русская трагедия - это именно трагедия общества, литература в котором оказалась прерогативой меньшинства. Кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он - средством языка к продолжению своего существования. Язык же - даже если представить его как некое одушевленное существо (что было бы только справедливым) - к этическому выбору не способен.

Человек принимается за сочинение стихотворения по разным соображениям, но независимо от соображений, по которым он берется за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что выходит из под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или мала она ни была, - немедленное последствие этого предприятия - ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее - ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено.

Зависимость эта - абсолютная, деспотическая, но она же и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщаемой ему его временным потенциалом - то есть всем лежащим впереди временем. И потенциал этот определяется не столько количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. Достаточно вспомнить авторов греческой или римской античности, достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по-русски или по-английски, например, гарантирует существование этих языков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он - тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к мутации.

Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть ненадолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом…

28 января 1996 года в Нью-Йорке Иосифа Бродского не стало. Его похоронили в одном из любимых городов - Венеции, на старинном кладбище на острове Сан-Микеле. Это был первый поэт советского происхождения, получивший стипендию Макартура (1981), а в 1991 г. ему было присвоено звание «Поэт-лауреат Библиотеки Конгресса США». В 1989 г. Бродского реабилитировали в СССР, и уже в 1990 г. его стихи начали публиковать на родине…